Взгляд Н.В. Гоголя на литературное творчество

Гоголь относился к писательству как делу святому и Богоподоб­ному. Известно, что Гоголь смотрел на истинное искусство как на сво­его рода священнослужение Богу. И нарушение этого служения он считал великим грехом. "...Клянусь! - пишет он Аксакову, - грех, силь­ный грех, тяжкий грех отвлекать меня. Только одному не верующему словам моим и не доступному мыслям высоким позволительно это сделать. Труд мой велик, мой подвиг спасителен, я умер теперь для всего мелочного" [1, с. 54].

И Аксаков знал это в Гоголе: "Как слышна искренность убежде­ний... в этом письме в великость своего труда как в благую, свыше на­значенную цель всей своей жизни!" [1, с. 53].

И тогда становится понятной "связь" (о коей он и раньше гово­рил и после скажет) его веры и художественного творчества: искусст­во - Богоугодное дело. «"Искусство есть примиренье с жизнью". <...> Во время чтенья душа исполняется стройного согласия, а по прочте­нии удовлетворена: ничего не хочется, ничего не желается, не поды­мается в сердце движенье негодованья противу брата, но скорее в нем струится елей всепрощающей любви к брату. И вообще не устремля­ешься на порицанье действий другого, но на созерцанье (курсив Гого­ля. - Авт.) самого себя» [6, с. 327].

Это - дело Божье, дело любви!

Он оценивал его с религиозно-нравственной точки зрения. Что­бы понять это, приведу строки из письма к В. А. Жуковскому.

"Искусство должно выставить нам на вид все доблестные народ­ные (курсив Гоголя. - Авт.) наши качества и свойства... Искусство дол­жно выставить нам все дурные наши народные качества и свойства таким образом, чтобы следы их каждый из нас отыскал прежде в себе самом и подумал бы о том, как прежде с самого себя сбросить все, омрачающее благородство природы нашей. Тогда только, и таким об­разом действуя, искусство исполнит свое назначенье и внесет поря­док и стройность в общество!

Итак, благословясь и помолясь, обратимся... к нашему милому искусству" [6, с. 327-328].

В своих письмах Гоголь часто называет искусство "святыней".

"Что нас свело, неравных годами? Искусство, - пишет он Жу­ковскому. - Мы почувствовали родство, сильнейшее обыкновенного родства. Отчего? Оттого, что чувствовали оба святыню искусства.

Не мое дело решить, в какой степени я поэт; знаю только то, что, прежде чем понимать значенье и цель искусства, я уже чувствовал чу­тьем всей души моей, что оно должно быть свято. И едва ли не со вре­мени этого первого свиданья нашего оно (искусство. - Авт.) уже ста­ло главным и первым в моей жизни, а все прочее вторым (курсив Гого­ля. - Авт.). Мне казалось, что уже не должен я связываться никакими другими узами на земле, ни жизнью семейной, ни должностной жиз­нью гражданина, и что словесное поприще есть тоже служба. Еще я не давал себе отчета... что должно быть предметом моего пера, а уже твор­ческая сила шевелилась... <...> Правда, что, еще бывши в школе, чув­ствовал я временами расположенье к веселости и надоедал товари­щам неуместными шутками. Но это были временные припадки, вооб­ще же я был характера скорей меланхолического и склонного к раз­мышлению. Впоследствии присоединилась к этому болезнь и хандра. И ...[они] были причиной той веселости, которая явилась в моих пер­вых произведениях: чтобы развлекать самого себя, я выдумывал без дальнейшей цели и плана героев, становил их в смешные положения -вот происхождение моих повестей! Страсть наблюдать за человеком, питаемая мною еще сызмала, придала им некоторую естественность" [6, с. 324].

Следовательно, корни творчества лежали в душе Гоголя. Посте­пенно же с ним произошел "переворот" (по его собственным словам). Но, как мне кажется, лучше сказать "духовный рост", что бывает со всеми от колыбели до смерти. Однако в нем остались прирожденные два свойства: юмор и размышление (или углубленность). Он пишет: "...Мой смех вначале был добродушен; я совсем не думал осмеивать что-либо с какой-нибудь целью, и меня до такой степени изумляло, когда я слышал, что обижаются и даже сердятся на меня... что я наконец заду­мался" [6, с. 324-325]. Вот тут выступило другое свойство: размышление. "Рассмотрите меня и мою жизнь среди вас, - пишет Гоголь С. Т. Аксако­ву. - Что вы нашли во мне похожего на ханжу или хотя на это просто­душное богомольство и набожность?.. Разве нашли вы во мне слепую веру во все без различия обычаи предков... или увлеченье новизною, соблазнительной для многих современностью и модой? Разве вы за­метили во мне юношескую незрелость?.. Разве открыли во мне что-нибудь похожее на фанатизм?.." [1, с. 89].

Эти два свойства соединились в нем, и из них вырос автор "Ревизора" и "Мертвых душ". С годами юмор его слабел. Гоголь становился все ответственнее, все углубленнее. Отсюда недовольство собой и своими произведениями, двукратное сожжение 2-го тома "Мертых душ" и проч.

Столь серьезное отношение ко всему приводит Гоголя в конце жизни к подвижничеству.

Литературные произведения Н.В. Гоголя

А теперь поговорим о литературных произведениях Гоголя. Пред­пошлю им общее рассуждение: "...не мое дело поучать проповедью. Ис­кусство и без того уже поученье. Мое дело говорить живыми образа­ми, а не рассужденьями. Я должен выставить жизнь лицом (курсив Гоголя. - Авт.), а не трактовать о жизни" [6, с. 326].

Рассмотрим наиболее известные и теперь, и прежде произведе­ния Гоголя - "Ревизор" и "Мертвые души". Когда задаешь вопрос о том, какова основная идея и цель этих творений, то почти всегда тебе отвечают - обличение современных общественных недостатков. Меж­ду тем, сам Н. В. Гоголь открыто говорит по этому поводу иначе. В 1843 году, за 9 лет до смерти, он пишет:

"Мои сочинения связаны чудесным образом с моей душой и моим внутренним воспитанием, или, сказать иначе, с духовным ростом... Впрочем, отмечу мимоходом, эта связь творчества (каково бы оно ни было: религия, философия, социология, мораль и пр.) находится и усматривается нетрудно в каждом писателе и деятеле".

"...Отчего герои моих последних произведений, и в особенности "Мертвых душ", будучи далеки от того, чтобы быть портретами дей­ствительных людей, будучи сами по себе свойства совсем непривле­кательного, неизвестно почему близки душе?.. Еще год назад мне было бы неловко отвечать на это... Теперь же прямо скажу все: герои мои потому близки душе, что они из души... Обо мне много толковали... но главного существа моего не определили. Его слышал один только Пушкин. Он мне говорил всегда, что еще ни у одного писателя не было этого дара выставлять так ярко пошлость жизни... чтобы вся та ме­лочь, которая ускользает от глаз, мелькнула бы крупно (курсив Гого­ля. - Авт.) в глаза всем. Вот мое главное свойство... Оно впоследствии углубилось во мне еще сильней от соединенья с ним некоторого ду­шевного обстоятельства. Но этого я не в состоянии был открыть тогда даже и Пушкину.

lt;...> Герои мои вовсе не злодеи... <...> Русского человека испу­гала его ничтожность более, чем все его пороки и недостатки. Явленье замечательное! Испуг прекрасный! <...> ...Но достоинство это, гово­рю вновь, не развилось бы во мне в такой силе, если бы с ним не со­единилось мое собственное душевное обстоятельство и моя собствен­ная душевная история. Никто из читателей моих не знал того, что, смеясь над моими героями, он смеялся надо мной.

Во мне не было какого-нибудь одного слишком сильного поро­ка, который бы высунулся видней всех моих прочих пороков... но зато, вместо того, во мне заключилось собрание всех возможных гадостей, каждой понемногу, и притом в таком множестве, в каком я еще не встречал доселе ни в одном человеке. Бог дал мне многостороннюю природу. Он поселил мне также в душу, уже от рожденья моего, не­сколько хороших свойств; но лучшее из них, за которое не умею, как и возблагодарить Его, было желанье быть лучшим (курсив Гоголя. -Авт.). Я не любил никогда моих дурных качеств, и если бы небесная Любовь Божья не распорядила так, чтобы они открывались передо мною постепенно и понемногу (курсив мой. - Авт.)... в то время как я не имел еще никакого понятия о всей неизмеримости Его безконечного милосердия, - я бы повесился" [7, с. 119-121].

Когда я впервые прочитал эти слова, я поразился. И почему нам, учащимся или студентам, не говорили ничего подобного наши преподаватели? Дивлюсь теперь. И скорблю. А какая благодарная тема! И когда я, уже к старости своей, читал эти выдержки современным людям - и старым, и молодым, - они только молчали. Еще бы! Видно, и преподаватели уже не жили духовною жизнью, и уже им самим непонятны были эти переживания Гоголя. Но и он сам не все говорил о себе. Разве - только на исповеди.

quot;По мере того как они (пороки и недостатки. - Авт.) стали от­крываться, чудным Высшим внушением усиливалось во мне желание избавляться от них; необыкновенным душевным событием я был наведен на то, чтобы передавать их моим героям. Какого рода было это событие, знать... не следует..." [7, с. 121].

«С этих пор я стал,- говорит далее Гоголь,- наделять своих ге­роев, сверх их собственных гадостей, моей собственной дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом званье и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорб­ление, преследовал его злобой, насмешкой и всем чем ни попало. Если бы кто увидал те чудовища... он бы, точно, содрогнулся. Довольно ска­зать... только то, что когда я начал читать Пушкину первые главы из "Мертвых душ"... то Пушкин, который всегда смеялся при моем чте­нии (он же был охотник до смеха), начал понемногу становиться все сумрачней, сумрачней, а наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтенье кончилось, он произнес голосом тоски: "Боже, как грустна наша Россия!" Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка! <...> С этих пор я уже стал думать только о том, как бы смягчить то тягост­ное впечатление, которое могли произвести "Мертвые души"» [7, с. 121-122].

"...Я сказал тебе то, чего доселе не говорил еще никому. Не ду­май, однако же, после этой исповеди, чтобы я сам был такой же урод, каковы мои герои. Нет, я не похож на них. Я люблю добро, я ищу его и сгораю им... я не люблю тех низостей моих, которые отдаляют меня от добра. Я воюю с ними, и буду воевать, и изгоню их, и мне в этом поможет Бог! <...> Я уже от многих своих гадостей избавился тем, что пере­дал их своим героям, обсмеял их... и заставил других также над ними посмеяться. <...>

И когда поверяю себя на исповеди перед Тем, Кто пове­лел мне быть в мире и освобождаться от моих недостатков, вижу много в себе пороков; но они уже не те, которые были в прошлом году: святая Сила помогла мне от тех оторваться. А тебе (адресату Гоголя. - Авт.) советую не пропустить мимо ушей этих слов, но по прочтенье моего пись­ма остаться одному на несколько минут и, от всего отделясь, взглянуть хорошенько на самого себя... (курсив мой. - Авт.)" [7, с. 125].

"Тебе объяснится также и то, почему не выставлял я до сих пор читателю явлений утешительных и не избирал в мои герои доброде­тельных людей. Их в голове не выдумаешь. Пока не станешь сам хоть сколько-нибудь на них походить... - мертвечина будет все, что ни напишет перо твое, и, как земля от Неба, будет далеко от правды. Выдумывать кошемаров ("Вий" и др. - Авт.) - я также не выдумывал, ко-шемары эти давили мою собственную душу: что было в душе, то из нее и вышло (курсив мой. - Авт.)" [7, с. 125-126].

Замечательное письмо! Оно должно быть введением к понима­нию творчества Н. В. Гоголя. Письмо это написано (как я думаю) С. П. Шевыреву, профессору Московского университета и близкому помощнику в издании произведений Гоголя.

Ваше имя:

Ваш E-mail:

* Комментарий:

* Введите число на картинке:

* - поля, необходимые для заполнения